Неизвестное интервью В.Ф.Уткина.

Борис Алексеевич Смирнов

Профессор, оператор и режиссер-документалист, Заслуженный деятель искусств РФ.

Создал более 40 документальных фильмов о космической и авиационной технике и её создателях, ещё более 50 фильмов снял как кинооператор.

В 1975 году он был назначен главным оператором программы «Союз-Аполлон» с советской стороны. Одна из самых значительных его работ (точнее, целый проект, включающий 12 фильмов) – создание масштабного документального сериала «Тайны забытых побед» для канала ОРТ; первая часть сериала вышла в 1998, вторая – в 2002 (приз «Лавровая ветвь» в номинации «Лучший документальный сериал», 2002 г.).

В течение многих лет возглавляет кафедру кинотелетехники ВГИКа.

Многие годы я снимал документальные фильмы о ракетной технике и космонавтике для самых разных зрительских аудиторий (от детей до членов Политбюро): общеэкранные и «закрытые», корпоративные и юбилейные, ведомственные и телевизионные. Непременным атрибутом этих фильмов были интервью с крупнейшими специалистами в области освоения космоса и ракетостроения. Съёмки интервью проходили в форме свободных бесед и длились обычно часами. А в фильмы включались небольшие фрагменты этих объёмных материалов. Понимая историческую ценность наших интервью, я постарался обеспечить их хранение в Государственном архиве. И всё же оставлять неизвестными современному читателю беседы с Великими ракетчиками ХХ века, мне кажется, несправедливо. Предлагаю вашему вниманию интервью с Владимиром Фёдоровичем Уткиным, которое было снято в 1998 году для телевизионного фильма «Укрощение "Сатаны"».

Как раз в это время шли активные переговоры между СССР и США о создании Международной космической станции (МКС). Во время одной из встреч комиссии «Уткина-Стаффорда», которая принимала конкретные решения по этому проекту, я спросил у Стаффорда: «Как Вы можете сотрудничать с Уткиным? Ведь именно он разработал ракеты, которые могут уничтожить Америку». На что Стаффорд ответил: «Уткин – великий конструктор, он создал выдающееся оружие для защиты своей страны. И я уважаю его за это. А Вы думаете, что я всю жизнь летал в космос и больше ничего не делал? Это не так. Я участвовал в создании бомбардировщика В-52. В день «Х» один из этих самолётов должен был сбросить ядерную бомбу на Днепропетровск, потому что Уткин делал там ракеты. Так устроен мир, в котором мы живём. И только мы можем сделать его лучше».

Борис Смирнов, кинооператор и режиссёр

Интервью Б.А.Смирнова с В.Ф.Уткиным, генеральным конструктором боевых ракетных комплексов.

Смирнов: «Владимир Фёдорович! Вы всю жизнь были очень закрытым, секретным человеком. И вот, когда появилась идея создания долговременной Международной космической станции (МКС), вас представили американцам как руководителя этого проекта с российской стороны. Спецслужбы и у нас, и в Америке с ума должны были сойти от такого поворота событий. Как это было?»

Уткин: «Назначен я был председателем комиссии «Стаффорд – Уткин», которая была сформирована для того, чтобы мы могли оценить как специалисты безопасность стыковки американского «Шаттла» и нашей долговременной станции «Мир» и, главное, посмотреть с этой точки зрения возможность создания в дальнейшем международной долговременной орбитальной станции. Сначала приехали в Москву американцы. Мы познакомились с ними в Российском космическом агентстве. Наметили основные направления, которые нужно рассмотреть, и договорились, что следующая встреча нашей комиссии будет проведена в Америке.

Надо сказать, что в Америке мы со Стаффордом и членами комиссии подробно обсудили наши будущие работы и смогли посетить многие ракетно-космические Центры: Джонсона, Маршалла, Кеннеди. Ознакомились с работами, которые там ведутся. По всем вопросам, которые мы задавали, нам была предоставлена очень подробная и точная информация.

Я довольно быстро понял, что они знали о том, что я занимался в городе Днепропетровске, в основном, боевой тематикой. И, тем не менее, наши отношения с американскими коллегами были уважительными, я бы сказал, добрыми, тёплыми. Прежде всего, потому что всё-таки мы намеревались совместно создавать Международную космическую станцию. Этот настрой проявлялся очень чётко. И надо сказать, что Стаффорд ведь летал в космос по программе «Союз-Аполлон». Он очень хорошо понимал значение сотрудничества в космосе, знал и был большой сторонник совместной работы по Международной космической станции. Это определило в дальнейшем и нашу работу, и наши отношения».

- Это хорошо, но Стаффорд – астронавт, а вы – оружейник. Как они к этому относились?

- Да, я понял, что они многое обо мне знали. И узнать это было довольно просто. Согласно нашим порядкам, после смерти крупного руководителя некролог обязательно подписывал его преемник одним из первых среди других подписей.

После смерти Михаила Кузьмича Янгеля, некролог был мною подписан в числе первых. Анализ этой и другой информации дал им возможность чётко представить, что главным конструктором после Янгеля стал Уткин, и всё, что создавалось после Янгеля, имеет к нему прямое отношение. Я чувствовал это по встрече, да они и сами сказали, что это знают. И надо сказать, что американцы подчёркнуто уважительно относились к тому, что мы сделали.

- Когда вы создавали боевые ракеты, представляли, что в Америке у вас есть конкурент? Кто был вашим конкурентом?

- Я думаю, что там несколько другая оценка авторского почерка. У нас принято знать главных конструкторов. Там это менее ярко выражено. Мы больше знали фирмы, создающие технику, характеристики этой техники. Мы думали о том, как нам суметь своевременно парировать их достижения.

- Чисто по-человечески личность вашего оппонента вас не интересовала?

- Нет, не интересовала. Интересовало то, что делали фирмы. Это волновало и тревожило, это требовало принятия мер к тому, чтобы иметь характеристики наших ракет, способных противостоять зарубежным. Вот – главная задача, которая ставилась при создании наших ракет. Мы не имели права отстать, мы не имели права сделать хуже – это всё время над нами довлело. Всё время. И тут было не так, чтобы «любой ценой». Нет. Цена тоже имела значение и контролировалась. В народе гуляло ошибочное мнение, что «на ракеты сколько хочешь – столько и дадут». Нет. Была строгая оценка стоимости. И я, как главный конструктор, должен был защитить названную мной стоимость конструкции: сколько стоит система управления, двигатель, шахта и так далее. Нужно было каждую цифру отстоять. И это всё оппоненты анализировали. И, тщательно всё взвесив, расходы уреза́ли. Иногда прилично уреза́ли.

Таким образом, задача заключалась в том, чтобы была эффективная машина и дешёвая, не вообще «за любые деньги». Это одна сторона вопроса. И вторая сторона – не всё время надо играть в догонялки с американцами. Надо было уметь оказаться впереди. Знаете, когда спортсмены бегут и впереди бегущий спортсмен оглядывается на позади бегущего, и если этот бегущий сзади появится перед ним, он сломает все его карты. Вот и здесь нужно было суметь оказаться впереди.

- Часто обходили?

-Было. И это ломало уверенность американцев в том, что они непобедимы и неуязвимы и что самые лучшие ракеты у них, и поэтому они безнаказанно в любой момент могут нажать кнопку. Вот сломать эту уверенность в безнаказанности было самым важным. Сдерживание – это главный фактор, за который мы боролись.

- Вы говорили о цене. Мы намного меньше тратили?

- Да. Американцы, конечно, побогаче нас. И, кроме того, нам приходилось порой из-за отсутствия материалов, которые были у американцев, а у нас их не было, думать о необычных, порой конструктивных решениях, чтобы получить необходимые характеристики. Нужно было находить технические решения, которые давали бы возможность не худшую машину сделать, а, может быть, и лучшую, чем у американцев, но сделать из того материала, которым мы обладали и за деньги, которых было поменьше чем у них. В этом тоже заключалось искусство конструкторов. Это касалось и двигателей, и системы управления, и всей ракеты.

- Сегодня ни у кого не возникает сомнения, что воевать ядерными ракетами нельзя. Тем не менее, американцы вкладывают в их создание огромные деньги, и мы тоже. Зачем нужны ракеты?

- Ну, такой уверенности, что ими воевать нельзя, поначалу ведь не было, и очень долго не было. Это появилось позже благодаря тому, что появился эффект сдерживания. Когда стало ясно, что кто бы первый ни нажал кнопку, он получает сдачу, неприемлемую для страны. Вот здесь уже появилось понимание того, что это не то оружие, которое должно применяться. Но если не делать равноценное стратегическое вооружение, то тогда будет соблазн применить ракетно-ядерное оружие. А чего его не применить, если оно дало бы эффект и победу? Однако просто так не даётся победа, поскольку неминуем ответный удар, а это совершенно неприемлемо. Поэтому такая ситуация совершенно чётко даёт ответ: нельзя применять это оружие. Просто это самоуничтожение. Ну, и кто же на это пойдёт?

Фактор сдерживания появился благодаря ракетам с ядерным боевым зарядом. Это одна из главных реалий мира, в котором мы живём. Сдерживание – главная цель, для достижения которой мы создавали боевые ракеты.

- Значит, ракета стала оружием политическим?

- И политическим тоже. Представьте, что у нас нет ракетно-ядерного оружия. Или наши ракеты недостаточно эффективны. Не было бы и фактора сдерживания. Соблазн был бы очень велик заставить нас делать то, чего мы не хотим и не должны делать ни в коем случае. Очень большой политический диктат, совершенно очевидно, мог давить на нас. Если безнаказанно кто-то может делать что угодно, то это уже политические шаги, они совершенно очевидны. Но эффект сдерживания никому не даёт возможности развернуться и политически заставляет сесть за стол переговоров, искать пути, как снижать высокий уровень ядерного боезаряда. Процесс должен идти таким образом, чтобы тот уровень сдерживания, который достигнут при любом количестве боеголовок, сохранялся, был постоянным. При этом количество зарядов у каждой стороны будет одинаково сокращаться. Для человека хватит девяти граммов, зачем же девять тонн на каждого заготавливать. Поэтому уменьшение количества боезарядов – это разумный шаг при непременном условии: не пытаться, снижая военный потенциал, обыграть кого-то за счёт другого. Это неприемлемо. Благородно, честно сокращаем вооружение ради дела, ради мира, ради ухода от перспективы взаимного уничтожения.

- Американцы нас пытаются всё время обмануть.

- Ну, я думаю, это естественно. Естественно, потому что каждый хочет в ходе переговоров найти более оптимальные для себя варианты. Ведь можно тот боезапас, который вы наметили сокращать, взять и уничтожить, включая все составляющие его компоненты. А можно всё это использовать для развёртывания систем связи, навигации и так далее. Использовать боевые носители для мирных целей. Возьмите ракету «Циклон», она сделана из боевой машины, возьмите королёвскую «Семёрку» – это же была боевая машина. А сколько лет она служит делу освоения космоса. По этой схеме можно и нужно модернизировать следующие поколения боевых ракет. Компромисс должен быть найден. Нам выгодно, им выгодно, но в целом он не должен нарушить сдерживание, не возродить соблазна нажать кнопку. Вот простая задача. При этом сокращается количество боевых блоков.

- Вы верите, что когда-нибудь ядерного оружия не будет?

- Я верю в это. Верю, что мы придём к этому пониманию, как мы пришли к пониманию бессмысленности наращивания количества ядерных зарядов. У нас будут другие задачи, над которыми мы вместе, всем миром должны думать. Задачи, которые должны помочь жить человеку на Земле. Понимаете в чём дело? И я Международную космическую станцию вижу как серьёзный шаг к этому. А первым шагом был совместный советско-американский космический полёт «Союз-Аполлон» в 1975 году. Мы научимся вместе работать в космическом пространстве.

Пусть это будет опытное поле, которое даст нам возможность сотрудничать во имя жизни на Земле. Вопросов, которые нужно будет решать нам вместе в XXI веке, набирается очень много: озоновые дыры, метеоритная опасность, астероиды, климатические катаклизмы, землетрясения, наводнения и многое другое.

Поэтому я уверен, что мир будет жить без ядерного оружия. Уверен. Но это просто с неба манной на нас не просыплется. Жизнь заставляет нас бороться за это решение, за понимание его. Я надеюсь, что мы поумнеем и решим эту задачу. Ядерного оружия не будет.

- Владимир Фёдорович, вы солдат Великой Отечественной войны. Вы были на фронте с 1941-го по 1945-й год. Война повлияла на ваше отношение к жизни, на вашу работу?

- Опыт Великой Отечественной войны оставил неизгладимый след на всей моей жизни и на судьбах многих людей, которые со мной работали. Многие из тех, кто начинал создавать нашу ракетную технику, были фронтовиками. Многие. И мы отлично понимали, что не можем, не имеем права допустить, чтобы повторилось что-то подобное, что было в начале войны. Знали, что можем уйти от повторения ошибок Отечественной войны, имея то оружие, которое мы создавали. Опыт войны дал, во-первых, высочайшую ответственность за то дело, которое нам поручили, потому что каждый день, каждый час, каждая минута, каждая проволочка заставляли оглянуться на Отечественную войну 1941-го года. Эта боль отступления и оккупации громадной территории противником в отличие от тех песен, которые мы перед войной пели, заставляла нас день и ночь думать о том, что мы обязаны этот урок помнить. И я думаю, что это не только касалось нас – участников войны, это касалось и руководства страны, кстати сказать, тоже участников войны. Поэтому в послевоенный период, пережив всю горечь начала войны и громадных потерь, мы быстро восстановили промышленность и создали ракетно-ядерный паритет, который заставил наших условных противников сесть за стол переговоров и учитывать нашу силу. Опыт Великой Отечественной войны колоссальный, конечно. Горький, колоссальный опыт. Я думаю, в нашей работе мы использовали его сполна.

- Для решения важнейших стратегических задач американцы собирают учёных и конструкторов по всему миру. Так было и с атомной бомбой, и с ракетной техникой. А у нас они свои! Родные, российские. Но мы о них мало что знаем. Расскажите о себе. Где вы родились? Детство, школа, повороты судьбы, которые сделали вас ракетным конструктором.

- Родился я на рязанской земле в небольшом рабочем посёлке возле города Касимова 17 октября 1923 года.

Надо сказать, что у меня было интересное, счастливое детство. Нас было четыре брата: старший Николай, за ним я, потом Пётр и Алексей. Мы были очень дружны. У нас были замечательные друзья, наши сверстники. Очень любили играть в войну. Но жизнь была непростая, приходилось всё время подрабатывать. Отец работал экономистом на чугунолитейном заводе. Он был в семье один кормилец, мама не работала. Но у нас был большой огород, сажали помидоры. В то время были сорта очень интересные, они вызревали без теплиц. И были такие, что вся Москва любила покупать помидоры из рязанского края, касимовские. Они имели свой неповторимый вкус. Изумительные помидоры. Но пока они росли, их надо было поливать. И ходить за водой нужно было километр и двести метров в один конец и обратно, но уже с водой и в гору. Так нужно было много раз сходить каждому из нас, чтобы полить весь огород. Это был большой труд. Ещё зарабатывали тем, что плели корзины для чугунолитейного завода, в них на заводе носили кокс. Рубили прутья, плели, сдавали корзинки, и это было большое подспорье для семьи. Но любили и технику всякую сами делать. Старший брат сделал чудеснейший фотоаппарат.

Закладывалась любовь к конструированию – из ничего сделать вещь. Эта черта в детстве была воспитана, понимаете? Это сейчас вы пришли в магазин и вам комплект для авиамодели продают: мотор резиновый, бамбук готовый, папиросная бумага - всё что надо. А нам всё это надо было достать и приспособить. Моторчиком была камера от велосипеда, сгнившая. Я как сейчас помню, закручиваешь, а она лопнула, и вся конструкция разлетелась вдребезги. Досада ужасная, слёзы. Потому что труд ни одного дня пропал даром. Умение с детства делать из ничего изделие, придумывать, изобретать – это хорошая школа.

1933-й год был голодный, и мы с братом Николаем Фёдоровичем кормили всю семью рыбой. Вставали в два часа ночи, на лодке выезжали на Оку и ловили. В основном шла стерлядь. Ловили много, и год прошёл терпимо, ну, и хлеб давали по карточкам. Потом жизнь стала налаживаться, но в 1940-ом году мы потеряли отца. В это время старший брат учился в МВТУ, а я заканчивал десять классов в Касимове. Пётр заканчивал среднюю школу, а Алексей был в 4-ом классе. Таким образом, мать одна осталась с четырьмя детьми, было ей, конечно, тяжело. Но мы умели матери помочь, мужские и женские дела выполняли. Дружная, хорошая семья была. Сейчас мы остались вдвоём: Алексей Фёдорович и я. Он – главный конструктор, мой смежник по ракетным делам. По существу, детство у нас было интересное. В труде, рыбалке, купании, хождении за грибами. У нас их было изобилие. Это же Мещерская низменность. Белых грибов, рыжиков и всего – много.

Отец разводил пчёл. Я очень любил сидеть у лотка и наблюдать, как пчёлы, словно тяжёлые бомбардировщики, садятся с добытым нектаром, еле долетая до лотка. Это изумительно. Ульи стояли в лесу на поляне, и я как-то находился рядом. И тут пчёлы набросились на меня. Я, как сейчас помню, по кустам мчался с этого пчельника и от них еле спасся. Но шеи не было, она срослась с головой. Опухло всё, и я не один день ходил в очень непристойном виде.

Не хвалясь, скажу, что косили мы очень хорошо. Рост хороший, размах хороший. Чисто косили. Так, чтобы, кто понимает в косьбе, мог подойти и сказать свое веское слово. Мы с Алексеем Фёдоровичем, когда приезжали из института на каникулы, в соседнем селе нанимались косить. Утром рано на заре встанешь, скосишь, а дальше сушили, стога делали. Требовалось ещё немалое искусство перевезти на лодке скошенный стог сена через Оку. Две лодки, вы их соединяете хорошо и на них стог кладёте. И надо сказать, что в войну-то младший брат Алексей Фёдорович этими делами один занимался. Корову на две семьи мы держали с маминой сестрой, и брат умел в сентябре, в октябре, уже когда холода, перевезти через реку сено. Даже взрослые иной раз топили лодку, нагруженную сеном, в холодную воду. А он перевозил.

- А сейчас вы смогли бы косить?

- О, отлично кошу и с большим удовольствием. Я до сих пор храню и берегу косу. Я её отбиваю сам, насаживаю сам и стараюсь косить не электрической косилкой, она у меня есть, а сам, потому что это очень хорошая физическая нагрузка и радостные воспоминания детства. Радость и удовольствие.

И ещё была большая забава – соревнование по молодому льду на коньках – кто в соседнюю деревню первым прибежит. Это же вообще класс! Я и сейчас очень люблю кататься на коньках.

- Самое любимое ваше блюдо в детстве, в юности?

- Самым любимым блюдом была пшённая каша, крутая и с молоком. Очень любили набрать земляники и с молоком её поесть. Не ленились, собирали землянику. Нравилась рыба. Стерлядь, конечно, выдающаяся рыба, но надоедает она быстро. Мы очень любили помидоры, огурцы, типа «неженских», маленькие, красивые, они очень вкусные. Такое вот кушанье было наше рязанское, щи хорошие любили очень. Земля рязанского края трудна в эксплуатации, но она давала удивительные вкусовые качества овощам. Благодатная земля, но требовала она большого ухода, особенно, когда выращивали картошку – требовались удобрения, навоз. А в жару всё быстро горело, поэтому поливка должна быть очень обильной. Брат старший любил разводить гусей. И вот когда под Рождество забивали гуся, то готовили в гусятнице картошку с гусем – большой семейный праздник. А, кроме того, у мальчишек была любимая забава – гусиные бои. Лёд на реке, большая прорубь или полынья и в ней гусиный бой. Какие были переживания! Очень уж хотелось, чтобы победил наш гусак. Это вызывало у нас большую гордость и бесконечный восторг. Вот такое было деревенское детство. Замечательная природа, тихие вечера, запах лугов и леса… Холодная чистая вода из лесного ручья. В городе этого нет. Я горжусь, что родился и вырос в таком благодатном крае – на рязанской земле.

- Детство кончилось, когда началась война. Каким было для вас начало войны?

- 21 июня, в ночь на 22-е в нашей школе в городе Касимове был выпускной вечер. Мы, как положено, хорошо встретили окончание школы, гуляли по берегу Оки до утра. Приходим домой, а мама говорит: «Сынок! Началась война».

Как уходил на фронт… Меня, когда уходил на фронт, трепала малярия. В Касимовском военкомате спросили, кто болен – выйти из строя. Никто не вышел. Мне было как-то неудобно выйти и сказать, что я болен. А потом малярию как рукой сняло. Такое вот удивительное явление.

Проводы ещё запомнились тем, что мы были уверены, что всё это ненадолго, что мы настолько сильны, что мы настолько мощны, что война вот-вот и закончится. Я так маме и сказал: «Мама, ты не печалься, скоро вернёмся». Мама, конечно, понимала глубоко ту трагедию, которая нас настигла. И она плакала. А мы уезжали с лёгким сердцем. Молодость. И большой патриотический настрой был у нас, юношей, идущих защищать Родину. Это было главной чертой всего нашего поколения.

Восемнадцатого августа 1941-го года мы, группа ребят, сели в машину и с песней «Прощай любимый город» направились в Рязань, оттуда в Ульяновск, в училище связи. Училище было переполнено в пятикратном размере, и отправили нас в запасной полк связи, а потом - на фронт. Стояли страшные морозы, случалось, когда на бегу отмораживали ноги. Прибегаешь – пальцы белые, потому что было под минус 45 – 46 градусов. Условия очень трудные были.

На войне я был связистом. Тяжёлая специальность. На Волховском фронте всё очень было на первых порах неустойчиво и плохо. Ночью восстанавливать проводную связь было всегда очень и очень трудно для молодого человека. Дороги были всякие. Часто попадал под очень сильные бомбёжки. Одна мне запомнилась навсегда. Колонна наша остановилась на отдых. Поповский дом, церковь, захожу я в дом, а там первый и второй этажи забиты людьми – на ночлег устроились. И как будто бы мне подсказал кто-то, я другу говорю: «Пойдём отсюда, тут опасно». И мы залегли спать на стыке двух стен, толстые, хорошие стены. А ночью ад был кромешный. Каких только немец бомб не сбрасывал и всё разбомбил дотла, а стена, где мы укрылись, выдержала. Но когда кончилась бомбёжка, я подошёл к этому дому, где мы ночевать хотели, в него было прямое попадание, там всё смешано было – камни, брёвна, люди…. Эта картина страшная осталась на всю жизнь. Прошёл дорогами войны… Воевал я на Северном Кавказе, на 4-м Украинском, 3-м Белорусском. Дошёл до Берлина. Остался жив. И поэтому всё, все мои действия, они из этой большой, тяжёлой школы.

Когда демобилизовался, приехал я домой на попутной машине, на грузовой, вылезаю из кузова. Идёт моя одноклассница школьная. Она остановилась. Мы с ней переговорили, побеседовали, договорились, что встретимся. Но не только встретились, увиделись, а в 1949-м году мы с ней поженились. Так, сделав первый шаг по родной земле, я встретил мою будущую жену Валентину Павловну, с которой прожил всю свою жизнь. Вот как бывает, прямо как в сказке.

Мама меня встретила с большой благодарностью, что я остался жив. В дом вернулся мужчина, кормилец.

Вспомнилось как в 1943-м году, когда мы стояли на отдыхе в Люберцах, мама очень сильно заболела, и мне удалось договориться с командиром: на пять дней съездить наведать маму. Ехал на поезде, а потом 60 километров до Касимова всю ночь шёл пешком. А от Касимова ещё 18 километров нужно было идти до посёлка, где мы жили. Был сильный мороз, я сел отдохнуть и чувствую, что засыпаю. Хорошо, что я зашёл в Касимове к тётке, которая дала маленькую баночку мёда. И как будто бы мне какой-то сигнал, что не спи, попробуй мёд. Я зачерпнул два раза пальцем мёд, и прошли усталость и сон. Под утро, часов в шесть, пришёл домой. Побыл день. А на следующий день обратно в часть, в Люберцы. Обратно удалось сесть на попутную машину и доехать нормально. А этот ночной поход зимой остался на всю жизнь в памяти. Когда в 1946-м вернулся с фронта домой, сразу увидел - отсутствие хозяйского мужского глаза сказалось на всём. И я сразу начал приводить дом в порядок. Было колебание, надо ли ехать мне учиться или остаться с мамой дома. Мама хотела, чтобы я остался с ней. Последнее слово сказали братья Николай Фёдорович и Алексей Фёдорович, они настояли, чтобы всё-таки я ехал. И я отправился скрепя сердце. Маму мы не бросили – забрали потом к себе в Ленинград.

В октябре 1945-го я демобилизовался. А в 1946-м году поступил в Ленинградский Военно-механический институт, где только что начал работать мой старший брат Николай Фёдорович, который был нам с младшим братом Алексеем Фёдоровичем вместо отца (отец наш умер в 1940-м году, за несколько месяцев до начала войны). Пришёл я на кафедру Военно-механического института, увидел пушки и прочее вооружение, и так мне стало грустно…И я решил не поступать в Военно-механический институт. Пошёл забирать документы, а мне их не отдают. Ну, думаю, ладно, проучусь один год, а потом всё равно уйду. Но закончил учебный год полностью и остался. И уходить было уже жаль. И получилось так, что вся наша семья оказалась в Ленинграде. Младший брат Алексей Фёдорович был на втором курсе Военмеха, я на первом, а старший - Николай Фёдорович - работал в Военмехе. Жена его была студенткой Химико-технологического института.

В 1946 году Владимир Уткин приехал учиться в Ленинград

Представляете, три студента и один молодой специалист. Было очень трудно. Мы хорошо знали все вокзалы, потому что там мы зарабатывали себе деньги на жизнь. И только уже после третьего курса мы перешли на конструкторскую работу.

- Как же вы зарабатывали на вокзалах?

- А очень просто. Вагон, 18 тонн, надо разгрузить. Мы трое и те, кто к нам в бригаду попал, разгрузили в назначенное время. Нам дали по десять рублей и по пять килограммов картошки. Картошка стоила семнадцать с половиной рублей в то время. Вот такие работы, погрузочно-разгрузочные. И многие другие работы. Школа получилась блестящая. Нет таких работ, которые бы мы не прошли, и поэтому опыт получили большущий, интересный.

А потом устроились работать уже на Ленинградский завод грампластинок. Был там чудесный человек, главный инженер Мюллер, немец. Мы у него прошли хорошую школу конструкторской работы. Он нас попросил модернизировать пресс П-400 Воронежского завода. Мы его модернизировали и на первой пластинке, которая пошла на нашем прессе, была записана песня из кинофильма «Кубанские казаки» "Каким ты был, таким ты и остался". Эта пластинка принесла нам такую радость! Через несколько лет я был в Ленинграде, зашёл на этот завод, Мюллер ещё работал, он привёл меня в цех и с гордостью показал, что весь цех, вся цепочка прессов работает и переоборудована по нашим чертежам.

- Все награды, которые я получил за свою жизнь – и фронтовые, и послевоенные – мне дороги.

Пройдя через многие должности в конструкторском бюро «Южное», не пропустив ни одной ступеньки, – а до генерального конструктора ступенек очень много, – для меня, конечно же, была дорога первая послевоенная награда – орден Трудового Красного Знамени, который я получил в конце пятидесятых годов за работу в группе ведущих конструкторов по ракетам Р-1, Р-2, Р-5 Королёва Сергея Павловича. Группу эту возглавлял Берлин Лев Абрамович, в дальнейшем заместитель Янгеля. Нам удалось за короткое время освоить серийное производство ракет Р-1, Р-2, Р-5. На автозаводе, которым был наш Днепропетровский завод в то время, понимаете? Это была непростая задача. И параллельно начали разрабатывать ракету Р-12. Наша, собственная ракета конструкторского бюро «Южное». Эта ракета, по существу, родила конструкторское бюро «Южное».

Но особую гордость я испытал, когда мне вручили вторую Звезду Героя Социалистического Труда за разработку ракеты МР-100 и ракеты Р-36М. Очень нелегко досталась мне эта награда. Потому что я впервые после смерти Янгеля как главный, а потом генеральный конструктор сдавал эти машины. И на них было столько всяких новшеств, что трудно их перечислить. Это самые дорогие моему сердцу машины. Это гордость моя, как генерального конструктора, и всего нашего коллектива, и большого круга смежников, которые участвовали в создании этих машин. Мы все получили высокие награды. Это была гордость нашей ракетной техники в то время.

- Как вы считаете, почему после смерти Янгеля его преемником стали именно вы?

-Я, наверное, могу ответить так. Мне, как заместителю Михаила Кузьмича Янгеля, больше других его сотрудников приходилось работать с заводом. Связь с заводом, с производством, имела, конечно, решающее значение в определении, кому заменить Михаила Кузьмича после его смерти. К тому же, я два года исполнял его обязанности, когда он болел, и это было очень трудное для него и для всех нас время. Меня даже не вызывали, как это было принято, в ЦК на утверждение. Я был утверждён автоматически после двух лет исполнения обязанностей Янгеля. Но решающую роль, повторяю, на мой взгляд, сыграла тесная связь с заводом, понимание производства.

- Когда вы стали главным конструктором, первый пуск вашей ракеты оказался неудачным. Как это было?

- Это Р-14. Машина вышла из шахты и, поднявшись над шахтой, вернулась обратно, взорвалась, разрушила всю шахту и сгорела. Выброшен был огонь в виде шара, как будто бы это разорвалась атомная бомба. Дело в том, что компоненты топлива очень высокоэнергетичные, самовоспламеняющиеся, и этот процесс был очень скоротечен. Нашли причину. Оказалось, высокочастотная вибрация двигателя Валентина Петровича Глушко привела к разрушению двигателя, он отключился, и ракета упала обратно в шахту. Конечно, мы приняли меры против высокой частоты. В то время, да и сейчас, пожалуй, теоретически предвидеть высокую частоту на ракетном двигателе было сложно. Поэтому приходилось уже в ходе лётных испытаний доводить двигатель и исключать возможность появления высокой частоты. Мы её побороли, и 14-я машина пошла.

- Как к вам относилось высшее руководство страны?

- Этот вопрос требует обстоятельного ответа. На одном из заседаний Совета Обороны страны, когда уже не было Янгеля, я докладывал о разработке двух новых машин – МР-100 и Р-36М. В ходе доклада меня очень серьёзно прощупывали. Вместо десяти минут, которые отводились на доклад по каждой машине, я стоял час пять минут. Были вопросы Косыгина, Подгорного, Брежнева. Мне удалось ответить на все их вопросы и после того, как я вышел, Леонид Ильич сказал: «Нам повезло, что вместо Янгеля стал Уткин. Мы на него можем положиться». Я не успел уйти с заседания Совета Обороны, как эта фраза уже долетела до Министерства общего машиностроения, а потом стала известна и мне. И она, конечно, способствовала уверенности в делах, которые нужно было вести. Хотя не всё шло так гладко, как хотелось бы, и был очень серьёзный разговор с председателем ВПК Смирновым Леонидом Васильевичем. Когда упали у меня две машины подряд, маленькая и тяжёлая, он и говорит мне: «Владимир Фёдорович, о чём вы думаете? О чём вы думаете? Вот если бы у Янгеля это было – это одно, а у вас – это другое. Поняли?» Таким образом, мне, как молодому Главному конструктору, нужно было ещё доказать, что я Главный конструктор. Когда мне вручали вторую Звезду Героя, я понял, что доказал.

- Что вы испытали, когда узнали, что американцы назвали вашу главную ракету «Сатаной»?

- Практически всем нашим ракетам давали различные названия по той индексации, которая была принята у НАТО. По этой индексации самая тяжёлая наша машина, которая, я считаю, способствовала началу переговоров о сокращении ядерного оружия, получила название «Сатана». Машина грозная. Я читал отзывы американцев о ней, они считают, что это выдающееся достижение российских учёных. В первую очередь, из-за неё они стали договариваться о сокращении вооружений. И именно она и попадает в первые кандидаты по сокращению вооружений, как тяжёлая машина с разделяющейся головной частью.

Что касается названия «Сатана»... Я думаю, что это название очень подходит этой ракете, ибо её эффективность «сатанинская». Эффективность, которая заставляет задуматься и выбросить из головы мысли противника о возможности нажать на ядерную кнопку. Вот в этом она «Сатана». И эта «Сатана» спасает нас от развязывания ядерной войны. Дальше её надо превратить в «ангела» и сделать из неё хороший носитель для запуска спутников, носитель, который послужил бы человечеству по связи, телевидению, навигации и по всему, что может сделать такая хорошая ракета. Очень эффективный будет носитель. Дешёвый, надёжный.

- Я видел, как уничтожают «Сатану». Режут американским оборудованием, которое они нам предоставили бесплатно.

- Уничтожение ракет процесс очень и очень сложный. На первый план, конечно, выходят сложности технические. Твёрдотопливные машины можно уничтожить либо пуском, либо взрывом, либо вымыванием топлива. Всё это не очень просто, за исключением пуска. Жидкостные машины ещё сложнее, потому что надо уничтожить гептил, амил и другие очень токсичные компоненты топлива, и это непростое дело. Но для разработчиков, создавших эти ракеты, сам по себе процесс уничтожения ещё и эмоционально тяжёл. Но я бы хотел сказать вот что. Нужно быть готовым идти на это ради той большой цели, которая даст возможность сохранить жизнь на Земле. Пойти на уничтожение тех стратегических ракет, которые нельзя применить нигде и никак, кроме их прямого назначения. Но для многих боевых ракет есть возможность применить в мирных целях, запускать на них спутники, которые должны решать хозяйственные и научные задачи. Это сохранение озонового слоя, уничтожение астероидов, предсказание землетрясений. Вот представьте на минуточку, мы вовремя скажем: «Вывести людей из домов!» И спасём людей, и они будут живы! Вот гуманные задачи, которые перед нами стоят, и их можно и нужно решать. Не уничтожать ракеты, не спешить это делать, а найти им мирное применение. Сейчас этим делом мы начали заниматься. Я думаю, мы на правильном пути. Таким образом, ракеты «Сатана» будут служить очень долго и полезно для решения тех задач, которые так важны для людей.

- А с Сергеем Павловичем Королёвым вам приходилось встречаться?

- Я с Сергеем Павловичем был знаком и неоднократно с ним встречался. Как ведущий конструктор завода и КБ «Южное». Я встречался с Сергеем Павловичем по вопросу головных частей его ракет, которые мы производили серийно. Там был ряд неприятностей, и мы устраняли их совместно. А потом он приезжал к Янгелю договариваться о создании блока «Е» – посадочного блока для своей лунной машины. При этих непростых, должен сказать, встречах Королёв был, в отличие от Михаила Кузьмича, более твёрд, более решителен. Янгель как-то мягче в разговоре проводил свою линию. У них были трудные отношения. Тем не менее, когда нужно было делать единую ракету «Н-1», они придавили свои личные отношения, личную неприязнь. И не только договорились, но и сделали. Мы, «Южмаш», впереди всех смежников были, создав блок «Е» для полёта на Луну. То есть мы честно, благородно выполняли ту договорённость, которая была достигнута между Королёвым и Янгелем по Лунной программе. Так и должны работать ракетчики. И остальные граждане тоже. Делать то, что нужно для страны.